– Я хочу, чтобы вы сохранили все пробы, которые мы отныне будем получать из зоны карантина вокруг Зофии. Примерно через два месяца мы подвергнем их специальной реакции.

Повесив трубку, Мюллер вспомнил своего старого друга Макса Гартунга. Он ничего не слышал о нем. Мюллеру вдруг снова захотелось поговорить с ним.

В следующий вечер заговорщики встретились в склепе костела Святого Амброжа.

– Мария, я хочу, чтобы вы к концу недели приготовились к отъезду. Я сообщу Шмидту, что у вас обнаружен рак и для его лечения надо ехать в Варшаву. Я надеюсь, что без всякого труда получу для вас разрешение на выезд.

Мария смотрела на него с печалью и сожалением.

– Я бы лучше осталась, – тихо сказала она, – и довела бы все до конца. Я не боюсь.

– Я это знаю. Но вы уже довели все до конца. Мы спасли от смерти тысячи людей, а теперь должны спасти себя. Варшава лучше всего подойдет для лечения рака. Вы будете готовы к концу недели?

– Да, – шепотом ответила она.

– Хорошо. – Шукальский откашлялся, ему было нелегко отвести взгляд от ее больших пронзительных глаз. – Ганс? Вы что-нибудь придумали?

– Да, доктор, – Кеплер взял Анну за руку. – Мы с Анной наметили план. Мы уедем в субботу вечером.

– Хорошо, – Ян задумчиво кивнул, – хорошо… Затем он повернулся к отцу Вайде.

– Пиотр?

Священник, слабо улыбнувшись, сказал:

– Ян, я знаю, что мне следует делать. Оба долго смотрели друг на друга.

Макс Гартунг кипел от ненависти и гнева, пока читал письмо Фрица Мюллера.

«Штурмбаннфюреру СС Максимилиану Гартунгу. Концентрационный лагерь Майданек.

Дорогой Макс, наверно, я обязан извиниться за то, как обращался с тобой в Зофии, и особенно за то, что главным образом из-за меня тебя освободили от должности командира «Einsatzgruppe». Я недавно побывал в Кракове…»

В своем жалком кабинете среди кромешного ада, каким был Майданек, Макс не мог оторваться от этого письма еще долго после того, как прочитал его. Он пришел в такую ярость, что на мгновение потерял способность думать. Он уже год терпел унизительное назначение в Майданек, лично отправил на смерть пятьдесят тысяч евреев и других, кого в рейхе считали недочеловеками. Несмотря на это, он снова и снова переживал тот унизительный день в Зофии. Он жаждал мести.

Через некоторое время Гартунг взял себя в руки и написал Мюллеру ответ:

«Дорогой Фриц, если твои подозрения вдруг подтвердятся и реакция связывания комплемента на пробах из Зофии получится отрицательной, не сообщай об этом Шукальскому. Посылай ему положительные результаты, чтобы никто не догадался, что мы раскусили их игру. Я лично вышибу им мозги, и они забрызгают булыжники на площади этого дурацкого города. И в первую очередь этому мерзкому ублюдку Шукальскому и его другу, лицемерному священнику. Жду ответа, как только подтвердятся твои подозрения.

Макс».

Все пятеро пребывали в настроении, какого раньше не испытывали, и никто из них в этот несчастный субботний вечер не смог бы выразить свои чувства словами. Шукальский смотрел на Марию. Та стояла перед ним в склепе, перекинув через одну руку пальто и прижав другой небольшую дорожную сумку. Ей пришлось соврать, что она вернется через неделю, ибо Шмидт не дал бы ей разрешения на более длительный отъезд. Отец Вайда собирался отвезти ее до северного контрольно-пропускного пункта, где кончалась зона карантина. Оттуда ей придется совершить небольшую прогулку до станции, и поезд отвезет ее в Варшаву.

Шукальский и Мария смотрели друг на друга, и в этот момент им не хватило сил сказать нужные слова.

Ганс Кеплер, стоявший в тени, нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

– Дитер Шмидт ничего не подозревает, – успокоил их отец Вайда. – Он считает, что все идет как обычно. Возможно, с востока русские находятся в каких-нибудь трехстах километрах отсюда, а союзники наступают с запада, но Шмидт уверен, что ничего не изменится. Этот человек либо слеп, либо его ввели в заблуждение.

– До свидания, Ян, – тихо сказала Мария, она стояла так близко к нему, что чувствовала его дыхание.

Он взял руку Марии и тепло пожал ее, затем отпустил.

– С этого момента мы пойдем каждый своим путем. Желаю вам удачи, доктор Душиньская. Жаль, что я не могу наградить вас медалью или…

Мария выдавила смех.

– Сейчас я буду рада, если доберусь до северного контрольно-пропускного пункта.

– Чем вы намерены заняться в Варшаве?

– Не знаю. Раньше у меня там было много друзей. Целая семья. Но кто знает, там ли они еще? И стоит ли сам город на месте? Из того, что я слышала, можно догадаться, что я вернусь совсем не в ту Варшаву, какой она была пять лет назад.

– Неужели прошло столько времени? Пять лет?

– Да, Ян, прошло пять лет с тех пор, как я пришла в вашу больницу и вы были недовольны тем, что вам прислали женщину.

Он поднял брови.

– Думаете, я не знала об этом. Ничего страшного, Ян, все это в прошлом. Сейчас мы должны обрести надежду на будущее, которая позволит нам какое-то время держаться на плаву. Если мне удастся добраться до Варшавы, я постараюсь найти способ связаться с вами…

– Не надо, Мария. Это опасно. Как только обнаружится, что вы не вернулись в указанный разрешением на выезд срок, Дитер Шмидт заинтересуется этим. Затем он начнет следить за мной, чтобы вынюхать, не получаю ли я от вас сообщений. Нам лучше не поддерживать связь.

– Но после того, как кончится война…

– Если она закончится. Посмотрим, Мария. Посмотрим.

Это мгновение наполнило его душу печалью. Он резко отвернулся от Марии, откашлялся и обратился к Кеплеру.

– Ганс, у вас такой вид, будто вы решили вернуться на поле боя.

Ганс вышел на свет из тени, и остальные увидели серую униформу ваффен СС, в которой он приехал в Зофию. Униформа была такой же свежей и аккуратной, как в тот день, когда он снял ее.

– Да, доктор. Я начну собственную битву. Мы с Анной решили выбраться через Румынию. Нам кажется, что это самая лучшая возможность.

– Через горы и леса, – сказал отец Вайда.

– Да, отец, но сейчас весна, и у нас с Анной может получиться.

– Как вы собираетесь выбраться из Зофии? – спросил Шукальский.

– Сегодня вечером я реквизирую мотоцикл у Дитера Шмидта.

– Реквизируете?

– Да, – ответил он с улыбкой, показывая небольшой кусок свинцовой трубы.

Шукальский задумчиво кивнул. Он вспомнил то утро, когда вошел в кабинет и застал стоявшего там поразительно молодого и беззащитного солдата. За два с половиной года Ганс Кеплер вырос и возмужал. Он был снова гладко выбрит, красив, поразительно молод, в его глазах светилась решимость и умудренность жизненным опытом человека.

Доктор внимательно посмотрел каждому в лицо и тихо сказал:

– Возможно, за пределами этого города никто так и не узнает, чем мы здесь занимались последние два с половиной года. Только жителям Зофии известно, от чего и каким образом мы их спасали. Я горжусь тем, что мог стоять рядом с вами и бороться за наших людей. – Его голос дрогнул, и ему пришлось сделать паузу, чтобы собраться с силами. – Во всяком хорошем деле бывает так, что его всегда трудно начать, а завершать больно. С этого момента каждый отвечает за себя, а Бог – за нас всех.

Все обнялись и с пожеланиями удачи один за другим покинули склеп.

Роттенфюрер СС Ганс Кеплер стоял на городской площади в тени статуи Костюшко и наблюдал за охранником, который ходил туда и обратно перед запертыми воротами гаража. Гараж представлял собой небольшую территорию, прилегавшую к нацистскому штабу. Раньше она служила гаражом и стоянкой для машин и лошадей и принадлежала городу, а теперь стала стоянкой «мерседеса» Шмидта и местом хранения военной техники. В час ночи здесь не было заметно никакого движения, кругом царили тишина и покой.