– Что ты сказал? – спросила Леокадия.

– Я сказал, что не заставлю ее ехать назад. Нам придется остаться здесь. Хотя бы на некоторое время.

– Хорошо.

Взяв вожжи, Давид повел лошадь к ветхому амбару, в котором со свистом гулял жестокий ветер, врывавшийся через сломанные доски. Внутри он нашел немного заплесневелого сена и несколько джутовых мешков в одном углу.

– Мы можем укрыться здесь, а лошадь пока поест. Здесь даже найдется кое-что для разведения костра…

Какое-то белое существо мигом вынырнуло из-под сена и проскочило у мимо них.

– Что это? – прошептала напуганная Леокадия. Давид смотрел вслед этому существу, затем расплылся в улыбке.

– Утка! Нет, не утка. Целый ужин!

Спустя мгновение он сорвался с места и побежал за птицей, рисуя сумасшедший зигзагообразный узор на снегу. Леокадия смеялась, видя, как Давид высоко подпрыгивает и ныряет, поднимая снежную пыль. Когда Давид перевернулся и сел, на его лице светилась улыбка – он схватил утку за шею.

– У нас будет ужин! – воскликнул он.

– Дай ее мне! – Леокадия взяла у него придушенную утку и вытащила нож из чехла, висевшего у нее на поясе. – Разведи огонь. А я займусь остальным.

Давид без труда вырыл ямку в полу амбара, обложил ее камнями, которые достал из-под снега. Затем он сорвал несколько досок с одной стены амбара, расщепил их и поднес спичку к самым сухим щепкам. Выложив дно ямки небольшими камешками и подбрасывая на них сено и палки, Давид развел вполне приличный костер.

Поражаясь тому, как прекрасно Леокадия управилась с уткой, Давид пронзил птицу длинной прямой палкой и закрепил ее над огнем.

– Скоро будем есть, – проговорил он. Затем повернулся к ней и улыбнулся. – Ты так здорово все сделала.

– Когда началась война, я была городской барышней, – сказала она, садясь рядом с ним на джутовый мешок. – Но за последние два года я научилась делать такие вещи, о каких раньше и не думала.

Давид уставился на нее. Он был готов задать ей тысячу вопросов, но промолчал.

Леокадия улыбалась почти робко.

– Но это дается нелегко. Женщине всегда трудно.

– Что придает тебе силы? – тихо спросил он.

– Надежда, что я когда-нибудь найду своего мужа. Я уверена, что его отправили на Восточный фронт. Туда отправляют всех призывников. А там… – она тяжело вздохнула. – Да, кто знает, что там с ним может случиться.

– Это произошло два года назад?

– Да.

Давид возился с палкой, поворачивая утку и мешая угли, чтобы прибавить огня. Затем он снова посмотрел на Леокадию.

– Ты ведь знаешь, что придает мне силы, правда?

– Да, – прошептала она.

– Знаешь, Леокадия, – сказал он, безрадостно рассмеявшись, – война – странная штука. В самом деле, я не был сионистом до того, как она началась. Но затем я увидел, что немцы делают с моим народом, и это изменило меня. Авраам и я, понимаешь, мы не всегда были такими, как сейчас.

– Я это понимаю.

– На самом деле я борюсь не с неевреями, хотя именно так считают Брунек и остальные. Если честно, то я только защищаю свой народ. Это понятно?

Она пожала плечами.

– В конце концов, это то же самое. Неважно, что движет нами, мы все просто сражаемся. Мною движут другие соображения, но средства у нас одни и те же. А сейчас это самое главное.

– Наверно, это так.

– Знаешь, это случилось первый раз.

Он хмуро посмотрел на нее.

– Что случилось первый раз?

– Ты первый раз назвал меня по имени.

Давид долго и удивленно смотрел ей в глаза.

Затем почти нехотя сказал:

– Это было нетрудно. У тебя такое красивое имя.

– Давид, мы должны сочувствовать друг другу.

Он уставился на свои руки, его лицо исказилось от сомнений. Когда он заговорил, слова ему давались почти через силу.

– Леокадия, в моем сердце не осталось места сочувствию. И я знаю, что в твоем тоже. В некотором смысле мы похожи. Мы живем лишь для одного – чтобы сражаться.

– Да, я знаю.

Он посмотрел на нее, в его глазах читалось полное смятение.

– Ты ведь знаешь, почему я должен остановить эти страшные поезда, правда?

– Да.

– На одном из таких поездов увезли моих родителей. Я не смог спасти их, но я могу спасти других.

– Я знаю.

Глядя на юношу, молодая женщина вдруг почувствовала, что она на семь лет старше его, и еще она подумала: «Мы из столь разных миров…»

Когда молчание стало невыносимым, Давид поднялся и оглядел амбар.

– Нам придется соорудить пару коек. Ты можешь взять джутовые мешки и спать у огня. Я устроюсь в углу, там осталось достаточно сена…

Леокадия вдруг вскочила на ноги, встала рядом с ним и покачала головой.

– Что случилось?

– Я хочу спать с тобой.

На его лице снова появилось выражение крайнего замешательства, когда она обняла его за шею и прильнула губами к его устам. Он нежно отозвался, обняв ее, и стал неистово целовать. И вдруг борьба обрела иной смысл.

Глава 14

Кеплера беспокоила рука, когда он вечером встретил Анну у ее дома. Ровно в девять часов он стоял на нижней ступеньке, дышал на руки, согревая их, и время от времени потирал больное место ниже плеча. Дверь открылась, теплый свет упал на снег, и показался силуэт Анны. Кеплер тут же забыл о болячке и широко улыбнулся.

– Как ты красива, – сказал он, наблюдая, как она осторожно спускается по обледеневшим ступеням.

Поравнявшись с ним, Анна, задыхаясь, сказала:

– Я так боялась, что танцы сегодня отменят из-за того, что вчера взорвали мост…

Он пожал плечами.

– Это ведь произошло вне территории Шмидта, но могу спорить, что у Сандомежа сегодня не будет никаких вечеринок! Пошли, moja kochana, забудем о мостах и бомбах!

Они побрели по заснеженной улице. Пока оба приближались к гостинице «Белый Орел», со стороны Вислы подул холодный, влажный ветер, и Анна инстинктивно взяла своего спутника за руку и прижалась к нему, ища тепла. Когда Кеплер почувствовал это, у него вырвался короткий невольный стон.

– Ганс, что случилось?

– Ничего. У меня болит рука. Наверно, ушиб ее. – Он ободряюще улыбнулся.

Однако, пока они шли по темным морозным улочкам, Кеплер вскоре с досадой почувствовал, что боль в руке усиливается и вдобавок начала еще болеть голова.

В восемнадцатом веке «Белый Орел» был резиденцией польского графа; гостиница стояла за чертой города, на собственной земле. Летом ее окружали сочные зеленые лужайки, теперь же двухэтажное здание со всех сторон занесло снегом. С одной стороны были конюшни и выстланный гравием участок, который сейчас заняли повозки, дрожки, лошади, велосипеды и несколько автомобилей.

Пока молодые люди шли по выложенной каменной плиткой дорожке к парадному входу гостиницы, они слышали веселые мелодии и топот танцующих. Во всех окнах горел яркий свет, а из двух труб к ночному небу вились клубы дыма. Ветер, дувший со стороны реки, разносил смесь ароматов тушеной капусты, жареной свинины и горячего пирога с тыквой.

В большом зале, служившем и рестораном, и танцевальной площадкой, не осталось свободных мест. Продираясь через толпу, Кеплер умудрился подтянуть два стула к столику, за которым уже расположились трое гостей. Он опустился на свой стул еще до того, как Анна успела снять пальто.

Сейчас его голову разрывала ужасная боль.

– Ганс? – Прохладные пальцы коснулись его руки. – Ганс?

Он поднял голову и увидел озабоченное лицо Анны.

– Со мной все в порядке, – громко сказал он, стараясь перекричать оркестр из пяти человек. Толпа веселых людей шумно отплясывала польку.

– Ты уверен в этом? Ты покраснел.

– Мне просто надо выпить немного водки, – непринужденно сказал он.

Когда Кеплер, оберегая больную руку, изловчился стащить пальто, рядом оказался официант с подносом, заставленным оловянными кружками. Ганс дал ему деньги и получил две кружки с водкой и острым медовым напитком. Напиток обязательно поможет. Он должен помочь. Сегодня ведь особый вечер, заполненный весельем и музыкой, когда можно будет заключить Анну в свои объятия. Когда еще появится такой случай? Если бы только рука не болела так сильно. И усиливающаяся головная боль. Что это все означало?..