Когда на Висле тронулся лед, пришла настоящая весна, а карантин тифа все еще не был снят. Умерло уже 432 человека, а несколько тысяч много дней испытывали мучительные боли. То обстоятельство, что на самом деле никто не болел тифом и Ян Шукальский с Марией Душиньской подделывают свидетельства о смерти, было известно многим, но не коменданту и его людям.

Казалось, все идет по намеченному плану и можно немного расслабиться. Однако напряжение не покидало двух главных заговорщиков. Одна из них – Мария Душиньская, второй – отец Вайда. Мария в эти дни весны снова и снова с болью вспоминала замечательное время, проведенное в Варшаве с Максом Гартунгом. Сердце священника страдало от сильного и крайне мучительного недуга. Ночь он простаивал на коленях перед статуей Святой Девы, крепко стиснув потными пальцами четки и устремив отчаянный взгляд к небу. Любой, кто застал бы его в таком положении, мог испугаться. Отцу Вайде, привыкшему иметь дело с людьми, которых мучила совесть, удавалось скрывать свои мучения. Только оставаясь наедине с собой, он давал волю чувствам и с полной силой испытывал все муки.

Католик, который покусился на святость исповеди, нарушил и святое причастие, а это означало – он не сможет делиться телом Иисуса Христа, воплощенном в хлебе и вине, что представляло саму суть его веры. Но для священника, того самого человека, который отвечает за пресуществление, [25] это стало кромешным адом. Его беда заключалась в том, что он совершил грех и не мог исповедаться в нем. Вследствие этого он не мог совершить обряд очищения, с тем чтобы причаститься. Мирянин мог жить, не принимая участия в этом священном католическом ритуале, а священник не мог. Он должен был осуществлять причастие и сам причащаться. Если он причащает других, то сам должен быть чист перед Богом. Но святой отец не был чист и не имел никакой возможности очиститься от греха.

Отец Вайда убил человека – Лемана Брюкнера. А в этом он не мог исповедаться, не мог признаться другому священнику в том, что Дитер Шмидт с удовольствием вытянул бы из него пытками. Пиотр Вайда вынужден хранить эту тайну, чтобы уберечь своих братьев, и ему придется терпеть вечное проклятие своей души. Никому не было ведомо, сколь ужасные муки он терпел.

С летом пришли туманы, ранними утрами скрывавшие долину Вислы. Они окутывали Зофию тонким слоем тишины. Как и весной, эпидемия не прекращалась. Количество жертв уменьшалось, но карантин не снимали. Верховное командование оказывало на Дитера Шмидта такое давление, что ему стало невмоготу выносить его. Карантин сильно нарушил передвижение войск вермахта в Украину.

Танки надо было возвращать в Зофию для ремонта, требовался бензин, солдат надлежало обмундировать. Несмотря на стратегическую ценность Зофии, нацисты не осмеливались входить в город, поскольку страшно опасались эпидемии на фронте.

Однако комендант гестапо мало чем мог помочь, ибо эпидемия разрослась слишком широко, охватила огромное пространство. Врачи Зофии делали все возможное, чтобы укротить болезнь.

В жаркое лето открылся кегельбан, где собиралась горстка ничего не боявшихся жителей Зофии. Те, кого раньше положили в больницу или кого вылечили на дому, теперь считались обретшими иммунитет, и им разрешалось собираться небольшими группами.

Каждый завод, каждая фирма, нанимавшая большое количество работников, располагали кегельбаном. Мальчики сидели в будках в конце площадки, поднимали упавшие кегли и громко объявляли результаты.

Поляки собирались здесь в теплые дни, пили свое крепкое пиво и соревновались друг с другом в кеглях, будто их только и интересовало, как добиться в этой игре лучшего результата.

Нацисты, опасаясь заразиться тифом, наблюдали за всем с безопасного расстояния, а Дитеру Шмидту оставалось лишь следить за тем, чтобы партизанское движение снова не подняло голову.

Традиционные польские праздники приходили и уходили: День Всех Святых, Рождество, Новый год и Пасха. С наступлением зимы заболеваемость тифом возросла. Все случаи подтвердила лаборатория в Варшаве. Карантин продолжался. Жители Зофии все время получали указания от членов совета Долаты и продолжали разыгрывать свои роли. В апреле 1943 года, ровно через год после вспышки эпидемии, этим мирным дням пришел конец.

Двое мужчин обедали с аппетитом: ели колбаски с кислой капустой и опустошали бутылку со шнапсом. Оба встречались редко, но если такое случалось, то старались провести время как можно лучше. Качая головой, Фриц Мюллер, старший офицер медицинской службы в варшавской лаборатории здравоохранения, сказал:

– Мой друг, у тебя интересная жизнь. Только посмотри на все эти медали! – Он покачал головой, улыбнулся и с восторгом посмотрел на своего приятеля. У того меж петлицами висел вожделенный железный крест с дубовыми листьями. – А теперь ты командуешь еще и «Einsatzgruppe»! [26] Я впечатлен!

Его собеседник скромно улыбался. Похвала, конечно, льстила ему, но его достижения не были столь велики, как это казалось врачу.

– Мой друг, мне приятно слышать от тебя такие слова, – с завидной скромностью ответил он, – но я жажду добиться большего. Ведь человек, который ни к чему не стремится, перестает жить.

Доктор Мюллер задумчиво кивнул.

– Мы все должны за что-то бороться. Ты прав, что еще остается? – Он взял свой стакан и поднял его. – Выпьем за рейх.

Его друг тоже поднял свой стакан:

– За рейх.

После тоста оба отведали еду, затем командир «Einsatzgruppe» сказал:

– Ты так говоришь обо мне, будто собственная жизнь тебе наскучила. Ты ведь, как и я, майор СС.

Фриц Мюллер, которому перевалило за тридцать, пожал плечами.

– Все относительно, мой друг. Работа в лаборатории меня увлекает. Тебе она показалась бы ужасно скучной. Но время от времени возникают проблемы, и тогда приходится искать выход из запутанных, но интересных ситуаций.

– Например?

– Например, эпидемия тифа.

Его собеседник поднял голову, капавшая жиром колбаска повисла в воздухе. Он, казалось, не верил своим ушам.

– Что ты говоришь!

– Ты же знаешь, что в странах, где живут эти свиньи, такое встречается постоянно, – сказал доктор Мюллер. – Но этот случай заслуживает особого внимания. Никогда раньше я не встречал подобной вирулентности. Поверь мне, я доволен, что мы вовремя ввели в этом районе карантин.

Иначе, как знать, что могло случиться с нашими войсками на Восточном фронте, если бы подобный штамм тифа попал туда. По моим оценкам, в таком случае смертность достигла бы от тридцати до сорока процентов.

– В самом деле?

– Слава богу, что мы локализовали эпидемию, – продолжил врач. – Комендант того района заверил меня, что болезнь не распространится за пределы территории, на которой мы объявили карантин. Но все же… – Он наклонил голову и посмотрел на недоеденную колбаску. – Я отвечаю за то, чтобы болезнь не вышла за пределы того района.

– Фриц, в каком месте случилась эпидемия?

– Это к юго-востоку отсюда. Недалеко от Кракова, ближе к Украине. Очаг эпидемии находится в Зофии.

Штурмбаннфюрер СС Макс Гартунг резко поднял голову.

Его удивление, похоже, достигло предела.